Название: Синхронная расшифровка
Автор: Silent Whisper
Бета: Нет
Фэндом: D.Gray-man
Персонажи: Лави/Миранда, фоном - Историк, Аллен/Линали
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Джен, Романтика, Ангст, Драма, Психология, Hurt/comfort
Предупреждения: OOC
Размер: Мини, 7 страниц
Статус: закончен
Описание:
- Прости, - искренне извиняется Лави, хотя хочет сказать что-то намного большее, намного значимее.
- Прости, - почти в унисон хрипло шепчет Миранда, хотя хочет спросить что-то намного важнее, намного сокровенней.
Посвящение:
Хошино, да. Без этого сёнена я бы жанр не полюбила вообще.
Публикация на других ресурсах:
Где угодно, но пришлите, пожалуйста, ссылку.
Примечания автора:
С фэндомом знакома давно, нежно люблю его и перечитываю, но пишу лишь первый раз. Не уверенна я, что и сейчас для него созрела.
Не знаю и боюсь, что здесь, на самом деле, не Миранда и не Лави. Может, я просто так хочу их видеть, может, я не чувствую их до конца. Но это - мои Миранда и Лави. Я, наверное, намудрила с жанрами - что-то упустила, что-то лишнее добавила, но мне вообще трудно впихнуть эту писанину в какие-то рамки. Поэтому искренне извиняюсь. Буду безумно благодарна за короткий-короткий отзыв, очень важно знать мнение читателей.
читать дальшеХод поезда равномерный, монотонный, убаюкивающий. Ход поезда в такт биению сердца – ни на миг быстрее, ни на йоту живее. В том же сонно-умирающем ритме движется по небосводу солнце, заливая свой путь малиновой кровью, разбрызгивая её на темнеющие макушки деревьев, смешивая с вязкой от притаившегося в ней мрака водой озера.
Лави безучастно наблюдает. Впрочем, как всегда. Ему не понять, каково истекающему кровью солнцу, по его венам текут чернила. Ему не понять, каково Миранде, которая сидит напротив, низко опустив голову, впившись тонкими пальцами в коленки, роняя редкие прозрачные капли, что влажными пятнами расползаются по тёмной ткани формы экзорциста. Они выполнили задание, забрали Чистую силу, но не смогли спасти несколько мирных жителей. Обычное дело. Ни одна война не может обойтись без случайных жертв среди гражданского населения, об этом говорит история, статистика, логика. Но немка уж два дня как в длинных рукавах прячет синяки – пыталась, совершенно глупо и безрассудно кинутся на помощь, а Младший Историк еле удержал, - и отводит глаза. Ему не понять, потому что для него те люди - короткие строки, скорее всего безымянные, потому что и она для него – сухой, скупой образ в хронике. Потому что на пятидесятой войне он не будет знать, кто такая Миранда Лотто.
Лави скользнул быстрым, будто опасливым взглядом по сгорбленной фигурке напротив, зацепился вниманием за расположенного недалеко учителя и с раздражением отвернулся. Почему-то столь гадко от одной только мысли, что для него навряд и одну каплю чернил, одну неброскую фразу выделят. Историк – это пустота, которая впитывает информацию, а пресытившись, исчезает, будто её никогда и не было. Он не будет записан нигде, никто ничего не сможет сказать о рыжем-рыжем, таком живо-солнечном мальчишке с глупыми привычками, раздражающе-болтливым поведением и болезненной преданностью. Никто ничего не сможет сказать потому, что нет этого мальчишки. И не было. А он – совсем не строка в хронике, скорее обтрепанное перо в никогда не вздрагивающих руках Историка.
Лави, услышав очередной тихий всхлип, всё же прозвучавший в купе, хотя девушка столько усилий и стараний приложила, чтобы о её существовании и вовсе забыли, стиснул зубы. Глотая комок отчаянного желания рвануть на сидение напротив и в немом иступленном извинении расцеловать лиловые, страшные, кощунственно-огромные синяки на тоненьких, до неприличия хрупких запястьях, парень резко развернулся к окну. Он нетерпеливо, судорожно вздохнул, и по и так уже запотевшему стеклу расползлось ещё одно причудливое пятно пара.
Младший Историк и сам не заметил, как поднёс указательный палец к окну и с завидным усердием принялся выводить на нём слова. Он не понимал, что делает, мысли образовали замкнутый круг, вращаясь по орбите сердцевины этой системы, что так портила свои теплые-теплые глаза никому не помогающими, а в первую очередь ей, колюче-холодными слезами.
Лави едва встряхнул головой, пытаясь хоть немного вынырнуть из бездны так затягивающих его мыслей, и пристально всмотрелся в свои письмена. И тут же с трудом удержался от иронического смешка. Окно стало невольным зрителем всей его богатой жизни. Точнее, всех его сорока девяти жизней.
У него, на самом деле, есть так много – сорок девять имён, сорок девять личностей, сорок девять путей, сорок девять бесследных исчезновений и один бог знает сколько разбитых сердец тех, кто имел глупость ему довериться. У Младшего Историка есть доступ во многие архивы, есть завидные знания и впереди долгая жизнь в войнах. Потому что он не умрёт. Не участвуя, не волнуясь, не тратя нервы и чувства на мучительный выбор сторон. Что ему терять? Он бы отдал все сорок девять жизней за искреннюю улыбку Аллена, за привычное «Тупой Кролик!» Юу, за дружеский подзатыльник Линали, за то разбитое создание, сидящее напротив. Он бы отдал? Да, Лави отдал бы. Но, к сожалению, Лави – всего лишь сорок девятое имя. Его нет. Главное – поверить самому в это.
А пока, глотая упрёки совести, Младший Историк будет молиться, чтобы эта война никогда не закончилась. Или же стала для него последней.
Миранда, стараясь слиться с сидением, тихо плакала. Ей было стыдно, что она не может сдержаться, что она только делает хуже окружающим своим нытьём, но слёзы сами собирались в уголках глаз и срывались с раскрасневшихся щек, заливая бледные дрожащие ладони солёной водой. Миранде хотелось исчезнуть, испариться, лишь бы её друзья никогда-никогда не узнали, почему он плачет. Лотто было противно осознавать собственные мысли, ощущать свои желания и страхи. Она страдала не потому, что не смогла спасти, хотя и это заставляло её не спать, а сидеть всю ночь в номере, сжимая подсвечник и наблюдая за полыхающим фитилем, свет от которого отгонял обсевшие её кошмары. Миранда мучилась одной мыслью – она опять бесполезна, её снова прогонят. Друзья, осмелившиеся подарить ей своё доверие, разочаровано отвернуться и Лотто снова останется один на один с отсутствием своего существования.
На самом деле, у Миранды никогда ничего не было. Она, кажется, жила, но кто же сможет это доказать? Ни единого следа, никто и не захочет вспоминать такую бессмыслицу. Она не была неудачницей. Потому что она просто не была. Разве можно назвать живым человека, кожа которого помнит лишь стеклянный холод бутылки? Всё, что она имела, - это старые сломанные игрушки, исколотые пальцы, сбитые коленки и старое-старое, сломанное-сломанное, исколотое-исколотое, совсем сбитое от ударов о грудную клетку сердце.
Но Миранде было и за это стыдно. Линали и Аллен пережили столько, что немка иногда вздрагивала от одного только упоминания об этом, но эти дети улыбались. Улыбались так, словно их детство прошло с любящими родителями, словно каждый день они получали все-все сладости и игрушки, которые только желали. Они улыбались так, будто у них действительно было детство. И Миранда снова плакала, отчаянно зажимая рот, чтобы не тревожить раздражающими всхлипами уставших товарищей. Она не завидовала, она восхищалась. Она могла бы завидовать, если бы потенциально смогла выдержать, но у неё не получалось бы по независящим от неё причинам. Но Лотто знала – она и не смогла бы.
Дрожащая девушка попыталась наконец вытереть слёзы, перестать усугублять ситуацию, но рукава длинной кофты сползли ниже, открывая вид на синие пятна, браслетом охватившие её запястья. Миранда вздрогнула, судорожно натянула предательскую ткань обратно и посмотрела на заметившего всё Лави с искренним ужасом. Он наверняка подумал, что она так хотела его упрекнуть! Но ведь у неё и в мыслях подобного не было! Она корила лишь себя, что не только не спасла людей, так ещё и имела наглость поступить безрассудно – броситься к пораженному вирусом, когда враг ещё был в опасной близости и имел возможность отобрать Чистую силу.
Миранда была ужасной, отвратительной, гадкой женщиной. Теперь, обретя друзей, она стала ещё более эгоистичной. Она сражалась не для того, чтобы победить Тысячелетнего Графа, а всего лишь потому, что хотела доказать свою нужность, сохранить хрупкие связи с открывшимися ей людьми. Она просто хотела доказать, что Миранда Лотто действительно существовала.
Лави с еле заметной иронично-разбитой усмешкой наблюдал за тем, как все сорок девять имён постепенно исчезли со стекла, заволакивая окно сизой дымкой. Такой же, какой она была и до их появления. Ничего не изменилось. Только тихие всхлипы стихли, и парень невольно повернулся к девушке, сидящей напротив, и тут же стиснул зубы, нахмурившись. Он понимал, что если бы вчера не схватил её за руки, не удержал, она бы бесславно и понапрасну погибла, спасая мертвеца. Но как же кощунственно на хрупких запястьях смотрелись уродливые лиловые следы-отпечатки его судорожно стиснувших пальцев. Был бы это Аллен или Кроули, Лави, не задумываясь, потом ещё и подзатыльником наградил бы. Но перед ним, разбитая очередной неудачей, почти уничтоженная самобичеванием и чувством вины, которое сама и подкармливала, сидела Миранда Лотто. И Младшему Историку хотелось наградить подзатыльником себя.
Он ещё раз убеждался, что девушкам на войне не место. Линали была привычней, он с самого начала видел её в бою, сражающейся и получающей ранения. Конечно, он волновался и за неё, волновался больше, чем за Аллена или Юу, потому что она более хрупкая, более ранимая, хоть и так отчаянно пытается казаться сильной. Потому что ей бы, мягко улыбаясь, приносить брату кофе, усмирять его неуёмный энтузиазм, согревать добротой так тянущегося к ней потерянного недочеловека, не совсем экзорциста, не полностью Ноя. Ей бы упрекать друзей за черные-черные шутки о войне, а не растягивать губы в горькой понимающей улыбке. Ей бы хоть сейчас попробовать кусочек карамельно-шоколадного детства.
Но Линали была привычней. Гораздо ужасней, более дико было наблюдать за поддерживающей их время Мирандой. Он ещё помнил отчаявшуюся, растерянную, но совсем-совсем обычную девушку, чьим наибольшим страхом было очередное увольнение с работы, которой в кошмарах снились упрекающие в неуклюжести работодатели, а не изуродованные тела не спасённых жертв, не искусственно созданные монстры или агонизирующие души, привязанные к ним. Поэтому так больно было видеть теперь капли холодного пота на высоком бледном лбе, облепившие щёки непослушные вьющиеся тёмные пряди, искусанные до крови, наверняка саднящие от стекающих по ним слёз губы, трясущийся в немой истерике острый подбородок. Поэтому так хотелось крепко сжать дрожащие плечи, забирая войну себе.
Это ведь ему на ней нечего терять?
Младший Историк смотрел и понимал, что не сможет написать ни строчки в хронике об экзорцисте Миранде Лотто. Ему хотелось писать о забавной девушке с тёмными мешками под карими глазами, бледными, всегда израненными ладонями и пальцами, робкими, неуверенными, от того и неуклюжими движениями. Он хотел бы упомянуть её стеснительно-приглушенный, но мелодичный, мягкий голос, который так редко удается услышать, ведь она уверенна, что все её слова и мысли – глупы и бездарны. Не считая, конечно, судорожных извинений. Но уж когда она осмеливается заговорить, каждое слово – прямиком в сердце. Уж это Лави усвоил ещё во время путешествия на корабле в Эдо. Одна её фраза просто выбила почву из-под ног. И как можно забыть о её прикосновениях? Её ладошка, поймавшая его тогда за руку, была до трепета тёплая, а хватка совсем слабая, но он еле заставил себя от неё освободиться.
Но это не для хроники, а он и не знает, как описать эту, в прямом смысле, сногсшибательную немку. Писать о Чистой силе? Так она у неё обычная, насколько вообще может быть обычной Чистая сила. О её подвигах в боях? Так их нет. Она не бывает на передовой, у неё защитного типа сила, предназначенная для тыла.
Кому же интересно знать, насколько помогает Аллену пакетик сладостей, неизменно припасенный Мирандой; как захлёбывается слезами Линали, ещё более хрупкая без своих двух хвостиков, пряча лицо на коленах подруги, а от неё выходит снова бодрая, решительная, готовая хоть с Графом драться Ли. Кому может быть интересно слышать, что Алистер Кроули Третий каждый вечер с отчаянно-болезненным видом слушает, как читает ему вслух Лотто, как раньше читала Элиада, чтобы отвлечь от самобичевания. Эти факты не восхитят никого, ведь она не уничтожила своими руками ни одного Акума, хотя именно она победила демонов внутри своих друзей.
И уж точно совершенно никто не захочет узнать, как Миранда таскает огромные подносы со столовой в библиотеку, без единого слова, стараясь остаться незамеченной, оставляет их возле погребённого в архивах Лави. А он еле сдерживает желание крикнуть: «Страйк!» Ибо она слишком смущенно-растрепанная, слишком заботливо-нежная, слишком уютно-тепло бросает взгляд на него. Он боится, что, крикнув излюбленную тривиальную фразу, оттолкнёт её, и она больше никогда не будет украдкой чихать от библиотечной пыли, укрывая уснувшего ученика Историка совсем не нужным в тёплом помещении кусачим пледом.
Она совсем не похожа на тех безумно смешных и глупых людей, бросив которых, он отстранился от всего, посвятив себя судьбе Историка. И именно она заставляет задуматься, так ли логичен его путь, действительно ли он истинен и правилен. Историки ведь ещё смешней – они записывают чужие ошибки и глупости, считая, что совершают великую миссию. А почему же мир не меняется, почему их работа не имеет результата? Они такие же пустышки, они такие же преступные глупцы. Пока летописец воплощает войну на бумаге, найдется и деятель, который запишет войну рубцами на теле человечества. Замкнутый круг, из которого Лави настойчиво тянет забота Линали, болезненная, но всеобъемлющая преданность Аллена, грубая, но очевидная привязанность Юу и она. Просто она, эта странная немка, которую и не проанализируешь, потому что абсурдно; которую не запишешь, потому что подходящих слов нет; которую не проигнорируешь, потому что Лави всегда так привлекали непонятные, необъяснимые вещи. Она была слишком. Вот так просто, незаконченно, слишком. Грешно Историку не найти определения? Вот уж неправда! Парню хотелось по-детски забавно надуть щёки и обижено возвестить: «Она это! Она во всём виновата! Ну, вот чего она такая неуклюжая, бездарная, до глупости наивная, а смотрит с таким пониманием, а кукол так красиво зашивает, а души так ладно чинит?»
Миранда же, будто слыша отдаленные отголоски его мыслей, обессиленная, пересчитывала шестерёнки в сердце. Ей не жалко, совсем не жалко! Так она, по крайней мере, хоть на миг полезна! Но так пусто, так глухо становилось внутри с каждой отданной деталью, что тихий натужный ход часов внутри всё более угрожающе звучал, всё больше напоминал тиканье любимого старинного друга. И Миранда радовалась как дитя.
Линали после беседы с подругой смущенно кланялась, благодарила и поспешно убегала, как убегает от проблем сильная шестнадцатилетняя девочка, а Лотто до одури счастливо улыбалась ей вслед. Улыбалась, медленно оседала на пол возле дорогих часов и крепко-крепко обнимала деревянный, прохладный корпус, слушая, как в такт бьются два сердца – её и механизма. И уже совсем-совсем не слышала, как барахлит без очередной шестерёнки мышца слева в груди. Совсем-совсем.
И плакала только потому, что и поддержать толком не умеет, и помочь безвозмездно ей не по силам, и потому, что болело там, где часть души вырвали, а она терпеть не может достойно. Глупая-глупая Миранда, ничего не умеет как надо.
А по Ордену ходят сломанные игрушки с одной лишней шестерёнкой, сумевшей возродить расколоченный вдребезги хрупкий механизм.
А Лави ослеплял. Она так сжилась с мрачноватой, но привычной густой тёмной тишиной, что его свет резал глаза. Сначала Миранда пыталась не смотреть, жмурилась, укрывала непривыкшую сетчатку от медно-рыжего сияния, пряталась от никак-никак ей не предназначенных лучей, но каждый раз отчётливо слышала уверенный ход его прочного внутреннего механизма. Он эхом отдавался в её рёбрах, заставляя истощенное сердце стучать быстро, жадно хватая живительные звуковые волны. Оно беззастенчиво, нагло требовало ещё этого чудного звука, и Миранда испугано прижимала руки к груди, мотала головой и сбегала. Потому что не для неё. Потому что она и так слишком много требует для себя и у жизни этой, и у этих детей, которым стоило бы отдать всё и ещё чуть-чуть.
А в один момент безупречный механизм застопорился, противоречивые чувства зажевало, и мерное, теплое-теплое тиканье утихло. Миранде хотелось выть и раздирать кожу от той боли, что, почуяв свободу от дурманящего гипноза согревающих часов Лави, начала заявлять о себе, претендовать на власть в рассудке Лотто. Немка понимала, что не только ей так плохо, не она одна страдает, поэтому и решилась на то, самое отчаянное, самое безрассудное и губительное, но самое своё любимое дело, которым действительно гордилась. Вырвав из груди ещё одну, крохотную, истертую, окровавленную шестерёнку, Миранда робко протянула её Лави. Она знала, что ему, такому сильному, такому светлому, такому!.. Ему и подобной поддержки хватит.
И он смог. Крепкий, восстановленный механизм заработал ещё лучше, а слишком-слишком разобранная Лотто пряталась в своей каюте, чувствуя, как ещё более могущественный стук его сердца пробил ребра и всколыхнул жалкий ошмёток той же мышцы в груди, заставляя её судорожно захлёбываться ранее не знакомыми чувствами.
Миранда изредка позволяла себе бросить украдкой взгляд на Младшего Историка и только диву давалась, за что её судьба наградила таким подарком – находиться с ним на расстоянии вытянутой души. Она смотрела на Линали и только мечтала, чтобы и солнечному рыжику досталась не менее замечательная девочка. Это была бы чудесная, волшебная пара! Будто храбрый, ловкий принц и его прекрасная, мудрая и женственно-сильная принцесса. И она, Миранда, робко протирающая старые-старые, измученные прошедшими эпохами, но исправно работающие часы, удостоенная чести наблюдать за их сказкой, впитывать магию сильнейших светлых чувств, и следить, чтобы стрелки их времени не застыли раньше срока.
Потому что Лави должен жить долго и счастливо, потому что война когда-нибудь да завершиться. Главное, чтобы не завершился кто-то из них, этих потрясающих детей, что создадут лучшее будущее, о котором только можно мечтать.
И Миранда мечтала, щедро раздавая юным экзорцистам королевства, короны, все сокровища мира, себя воображая сильной и искусной хранительницей всех их благ, способной защитить, уберечь, удержать. А Лави – солнце того мира. Щедрое, тёплое, отдающие всю свою силу окружающим, на самом деле, никогда не будучи способным растратить её всю. Ведь она, признаться, ничего и не придумывает! Это всё он! Потому что именно он смешной, встрепанный, лукавый разгильдяй, а улыбается так светло, а бросается в битву так преданно, а историю совсем-совсем не записывает, а творит сам.
В купе висела незыблемая, не сказать, что неловкая, но и не умиротворенная тишина. Трое сидели – каждый в своих мыслях, но синхронно реагируя на топот ног в коридоре, на изредка появляющийся шум оживленных станций за окном, на осторожные, но до дрожи неловкие движения кого-то из соседей. Миранда ещё больше съёжилась на своём сидении, вжимаясь в угол, а глаза – строго в пол, под ноги, хотя так хотелось бы посмотреть, наконец, прямо.
Лави неохотно размял затёкшие мышцы, меняя положение, и удобней умостился на своём месте, а глаза – строго вверх, в потолок, хотя хотелось бы посмотреть, наконец, прямо.
Старик-историк хмыкает, понимающе щурит глаза, едва услышав активную возню, и немного склоняет голову на бок – размышляет. Ситуация напрягает, выходов из неё два, но каждый в понимании учителя обязан начаться с хорошего подзатыльника ненаглядному ученику. От этих мыслей Историк недобро коситься на рыжую шевелюру юного, но уже делающего успехи обормота, многообещающе ухмыляется и ловко поднимается на ноги со своего сидения.
Хлоп! – отзывается оскорблено дверь купе, отгораживая благоразумие мудрого наставника от напрасно отягощенного им сейчас ученика.
Секунда – на то, чтобы осознать поступок Панды, чтобы уловить его мотив, чтобы глотнуть побольше воздуха для прыжка в омут с головой. Потому что в купе остался только Лави.
Шелест одежды – и парень уже опустился на корточки на полу. При желании, подвинься он ближе, спокойно мог бы пристроить свой подбородок на коленях пока что лишь шокированной немки. Но не сейчас. Она – слишком хрупкий механизм, чтобы вмешиваться в его работу, не прочтя инструкцию.
И он наблюдает.
Один взмах темных ресниц, чуть обожженных на кончиках после задания – на то, чтобы и зрение, и разум смогли скомбинировать картину происходящего, приняли её и подали хоть какую-то команду к действию. Миранда сначала лишь ошарашенно смотрит, не мигая. Она настолько поражена, что не замечает самого главного – её взгляд, как и его, направлен прямо в глаза.
Потом девушка привычно поддается смущению, пытается отвернуться, спрятать хотя бы бледное, подернувшееся румянцем, непозволительно счастливое лицо, но не успевает – действия Лави снова выворачивают её понимание мира и отношений с людьми наизнанку. Лотто судорожно глотает воздух, почти задыхается, от чего на глаза выступают невольные слёзы. Хотя, может, они не от того снова готовы катиться по щекам? Ведь Младший Историк осторожно, как-то даже боязливо приподнимает оба её лилово-сизые запястья и мягко, невесомо, словно стягивая её боль на себя и извиняясь, касается сухими губами тёплой кожи.
Миранда вздрагивает, лишь отчасти понимая свои действия, пытается вырваться, только Лави аккуратно, но настойчиво удерживает её. Потому что если сейчас снова убежать, потом тропинку снова засыплет обломками Акума, ошмётками душ, остатками чувств. И она, кажется, уже тоже это поняла, потому что затихла, обрывисто всхлипнув, и обмякла в его руках.
Миранда категорически не понимала, чем заслужила подобное, каким образом обрела главную роль в придуманной ранее сказке, поэтому первые мгновенья в ней росла острая уверенность в необходимости сопротивления. Но сопротивляться чему? Исполнению собственных наиболее сокровенных желаний?
И немка расслабилась, позволяя ощущению счастья окутать её будто тёплым мягким одеялом, укрывая от дурной погоды - мыслей. Но только внезапная догадка, подобно коварному сквозняку, забралась даже под уютный покров, больно задев старую рану. А его чувства? О них она подумала, никчёмная эгоистка? Лави не выглядел в этот момент счастливым, его лицо было едва не искажено необъяснимой мукой. Миранде казалось, он ломает себя этим поступком, и она лишь всхлипнула, понимая это, но совершенно не имея сил сделать что-то. Ржавые шестеренки внутри зашевелились, резонируя с прежним незыблемым тиканьем его механизма. Значит, её убогая деталь прижилась, пригодилась. Лотто отчаянно-облегченно выдохнула, тут же закусывая дрожащую губу. Частичка её души прижилась в нём. Может ли быть?.. Нет, не так. Смеет ли она надеяться?..
- Прости, - искренне извиняется Лави, хотя хочет сказать что-то намного большее, намного значимее.
- Прости, - почти в унисон хрипло шепчет Миранда, хотя хочет спросить что-то намного важнее, намного сокровенней.
А после слов, в насыщенной, но до дрожи приятной тишине, они снова смотрят глаза в глаза и синхронно улыбаются – она чуть надломлено, неуверенно от непривычки, а он широко, светло, за двоих – так, как никогда раньше, чтобы она заметила разницу.
Они оба на уровне механизмов внутри расшифровали всё упрятанное - не сказанное.
Миранда смелеет настолько, что мягко запутывается дрожащими, словно в лихорадке, бледными пальцами в теплую-теплую рыжую шевелюру. Лави расслабляется настолько, что таки укладывает подбородок девушке на колени, полностью садясь на пол, и по-кошачьи жмурит довольные, наглые зелёные глаза – он умеет быстро принимать подарки судьбы. Казалось бы, всё оговорено на совершенно другом уровне, но находчивый Младший Историк знает, что сказать и сейчас:
- Я хочу записать твою историю.
- Но в ней нет ничего интересного, - вяло отвечает девушка, вздрагивая всем телом в следующий момент, когда цепкие руки обхватывают её талию, а нос парня соприкасается с её.
- А если в ней буду я?
Автор: Silent Whisper
Бета: Нет
Фэндом: D.Gray-man
Персонажи: Лави/Миранда, фоном - Историк, Аллен/Линали
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Джен, Романтика, Ангст, Драма, Психология, Hurt/comfort
Предупреждения: OOC
Размер: Мини, 7 страниц
Статус: закончен
Описание:
- Прости, - искренне извиняется Лави, хотя хочет сказать что-то намного большее, намного значимее.
- Прости, - почти в унисон хрипло шепчет Миранда, хотя хочет спросить что-то намного важнее, намного сокровенней.
Посвящение:
Хошино, да. Без этого сёнена я бы жанр не полюбила вообще.
Публикация на других ресурсах:
Где угодно, но пришлите, пожалуйста, ссылку.
Примечания автора:
С фэндомом знакома давно, нежно люблю его и перечитываю, но пишу лишь первый раз. Не уверенна я, что и сейчас для него созрела.
Не знаю и боюсь, что здесь, на самом деле, не Миранда и не Лави. Может, я просто так хочу их видеть, может, я не чувствую их до конца. Но это - мои Миранда и Лави. Я, наверное, намудрила с жанрами - что-то упустила, что-то лишнее добавила, но мне вообще трудно впихнуть эту писанину в какие-то рамки. Поэтому искренне извиняюсь. Буду безумно благодарна за короткий-короткий отзыв, очень важно знать мнение читателей.
читать дальшеХод поезда равномерный, монотонный, убаюкивающий. Ход поезда в такт биению сердца – ни на миг быстрее, ни на йоту живее. В том же сонно-умирающем ритме движется по небосводу солнце, заливая свой путь малиновой кровью, разбрызгивая её на темнеющие макушки деревьев, смешивая с вязкой от притаившегося в ней мрака водой озера.
Лави безучастно наблюдает. Впрочем, как всегда. Ему не понять, каково истекающему кровью солнцу, по его венам текут чернила. Ему не понять, каково Миранде, которая сидит напротив, низко опустив голову, впившись тонкими пальцами в коленки, роняя редкие прозрачные капли, что влажными пятнами расползаются по тёмной ткани формы экзорциста. Они выполнили задание, забрали Чистую силу, но не смогли спасти несколько мирных жителей. Обычное дело. Ни одна война не может обойтись без случайных жертв среди гражданского населения, об этом говорит история, статистика, логика. Но немка уж два дня как в длинных рукавах прячет синяки – пыталась, совершенно глупо и безрассудно кинутся на помощь, а Младший Историк еле удержал, - и отводит глаза. Ему не понять, потому что для него те люди - короткие строки, скорее всего безымянные, потому что и она для него – сухой, скупой образ в хронике. Потому что на пятидесятой войне он не будет знать, кто такая Миранда Лотто.
Лави скользнул быстрым, будто опасливым взглядом по сгорбленной фигурке напротив, зацепился вниманием за расположенного недалеко учителя и с раздражением отвернулся. Почему-то столь гадко от одной только мысли, что для него навряд и одну каплю чернил, одну неброскую фразу выделят. Историк – это пустота, которая впитывает информацию, а пресытившись, исчезает, будто её никогда и не было. Он не будет записан нигде, никто ничего не сможет сказать о рыжем-рыжем, таком живо-солнечном мальчишке с глупыми привычками, раздражающе-болтливым поведением и болезненной преданностью. Никто ничего не сможет сказать потому, что нет этого мальчишки. И не было. А он – совсем не строка в хронике, скорее обтрепанное перо в никогда не вздрагивающих руках Историка.
Лави, услышав очередной тихий всхлип, всё же прозвучавший в купе, хотя девушка столько усилий и стараний приложила, чтобы о её существовании и вовсе забыли, стиснул зубы. Глотая комок отчаянного желания рвануть на сидение напротив и в немом иступленном извинении расцеловать лиловые, страшные, кощунственно-огромные синяки на тоненьких, до неприличия хрупких запястьях, парень резко развернулся к окну. Он нетерпеливо, судорожно вздохнул, и по и так уже запотевшему стеклу расползлось ещё одно причудливое пятно пара.
Младший Историк и сам не заметил, как поднёс указательный палец к окну и с завидным усердием принялся выводить на нём слова. Он не понимал, что делает, мысли образовали замкнутый круг, вращаясь по орбите сердцевины этой системы, что так портила свои теплые-теплые глаза никому не помогающими, а в первую очередь ей, колюче-холодными слезами.
Лави едва встряхнул головой, пытаясь хоть немного вынырнуть из бездны так затягивающих его мыслей, и пристально всмотрелся в свои письмена. И тут же с трудом удержался от иронического смешка. Окно стало невольным зрителем всей его богатой жизни. Точнее, всех его сорока девяти жизней.
У него, на самом деле, есть так много – сорок девять имён, сорок девять личностей, сорок девять путей, сорок девять бесследных исчезновений и один бог знает сколько разбитых сердец тех, кто имел глупость ему довериться. У Младшего Историка есть доступ во многие архивы, есть завидные знания и впереди долгая жизнь в войнах. Потому что он не умрёт. Не участвуя, не волнуясь, не тратя нервы и чувства на мучительный выбор сторон. Что ему терять? Он бы отдал все сорок девять жизней за искреннюю улыбку Аллена, за привычное «Тупой Кролик!» Юу, за дружеский подзатыльник Линали, за то разбитое создание, сидящее напротив. Он бы отдал? Да, Лави отдал бы. Но, к сожалению, Лави – всего лишь сорок девятое имя. Его нет. Главное – поверить самому в это.
А пока, глотая упрёки совести, Младший Историк будет молиться, чтобы эта война никогда не закончилась. Или же стала для него последней.
Миранда, стараясь слиться с сидением, тихо плакала. Ей было стыдно, что она не может сдержаться, что она только делает хуже окружающим своим нытьём, но слёзы сами собирались в уголках глаз и срывались с раскрасневшихся щек, заливая бледные дрожащие ладони солёной водой. Миранде хотелось исчезнуть, испариться, лишь бы её друзья никогда-никогда не узнали, почему он плачет. Лотто было противно осознавать собственные мысли, ощущать свои желания и страхи. Она страдала не потому, что не смогла спасти, хотя и это заставляло её не спать, а сидеть всю ночь в номере, сжимая подсвечник и наблюдая за полыхающим фитилем, свет от которого отгонял обсевшие её кошмары. Миранда мучилась одной мыслью – она опять бесполезна, её снова прогонят. Друзья, осмелившиеся подарить ей своё доверие, разочаровано отвернуться и Лотто снова останется один на один с отсутствием своего существования.
На самом деле, у Миранды никогда ничего не было. Она, кажется, жила, но кто же сможет это доказать? Ни единого следа, никто и не захочет вспоминать такую бессмыслицу. Она не была неудачницей. Потому что она просто не была. Разве можно назвать живым человека, кожа которого помнит лишь стеклянный холод бутылки? Всё, что она имела, - это старые сломанные игрушки, исколотые пальцы, сбитые коленки и старое-старое, сломанное-сломанное, исколотое-исколотое, совсем сбитое от ударов о грудную клетку сердце.
Но Миранде было и за это стыдно. Линали и Аллен пережили столько, что немка иногда вздрагивала от одного только упоминания об этом, но эти дети улыбались. Улыбались так, словно их детство прошло с любящими родителями, словно каждый день они получали все-все сладости и игрушки, которые только желали. Они улыбались так, будто у них действительно было детство. И Миранда снова плакала, отчаянно зажимая рот, чтобы не тревожить раздражающими всхлипами уставших товарищей. Она не завидовала, она восхищалась. Она могла бы завидовать, если бы потенциально смогла выдержать, но у неё не получалось бы по независящим от неё причинам. Но Лотто знала – она и не смогла бы.
Дрожащая девушка попыталась наконец вытереть слёзы, перестать усугублять ситуацию, но рукава длинной кофты сползли ниже, открывая вид на синие пятна, браслетом охватившие её запястья. Миранда вздрогнула, судорожно натянула предательскую ткань обратно и посмотрела на заметившего всё Лави с искренним ужасом. Он наверняка подумал, что она так хотела его упрекнуть! Но ведь у неё и в мыслях подобного не было! Она корила лишь себя, что не только не спасла людей, так ещё и имела наглость поступить безрассудно – броситься к пораженному вирусом, когда враг ещё был в опасной близости и имел возможность отобрать Чистую силу.
Миранда была ужасной, отвратительной, гадкой женщиной. Теперь, обретя друзей, она стала ещё более эгоистичной. Она сражалась не для того, чтобы победить Тысячелетнего Графа, а всего лишь потому, что хотела доказать свою нужность, сохранить хрупкие связи с открывшимися ей людьми. Она просто хотела доказать, что Миранда Лотто действительно существовала.
Лави с еле заметной иронично-разбитой усмешкой наблюдал за тем, как все сорок девять имён постепенно исчезли со стекла, заволакивая окно сизой дымкой. Такой же, какой она была и до их появления. Ничего не изменилось. Только тихие всхлипы стихли, и парень невольно повернулся к девушке, сидящей напротив, и тут же стиснул зубы, нахмурившись. Он понимал, что если бы вчера не схватил её за руки, не удержал, она бы бесславно и понапрасну погибла, спасая мертвеца. Но как же кощунственно на хрупких запястьях смотрелись уродливые лиловые следы-отпечатки его судорожно стиснувших пальцев. Был бы это Аллен или Кроули, Лави, не задумываясь, потом ещё и подзатыльником наградил бы. Но перед ним, разбитая очередной неудачей, почти уничтоженная самобичеванием и чувством вины, которое сама и подкармливала, сидела Миранда Лотто. И Младшему Историку хотелось наградить подзатыльником себя.
Он ещё раз убеждался, что девушкам на войне не место. Линали была привычней, он с самого начала видел её в бою, сражающейся и получающей ранения. Конечно, он волновался и за неё, волновался больше, чем за Аллена или Юу, потому что она более хрупкая, более ранимая, хоть и так отчаянно пытается казаться сильной. Потому что ей бы, мягко улыбаясь, приносить брату кофе, усмирять его неуёмный энтузиазм, согревать добротой так тянущегося к ней потерянного недочеловека, не совсем экзорциста, не полностью Ноя. Ей бы упрекать друзей за черные-черные шутки о войне, а не растягивать губы в горькой понимающей улыбке. Ей бы хоть сейчас попробовать кусочек карамельно-шоколадного детства.
Но Линали была привычней. Гораздо ужасней, более дико было наблюдать за поддерживающей их время Мирандой. Он ещё помнил отчаявшуюся, растерянную, но совсем-совсем обычную девушку, чьим наибольшим страхом было очередное увольнение с работы, которой в кошмарах снились упрекающие в неуклюжести работодатели, а не изуродованные тела не спасённых жертв, не искусственно созданные монстры или агонизирующие души, привязанные к ним. Поэтому так больно было видеть теперь капли холодного пота на высоком бледном лбе, облепившие щёки непослушные вьющиеся тёмные пряди, искусанные до крови, наверняка саднящие от стекающих по ним слёз губы, трясущийся в немой истерике острый подбородок. Поэтому так хотелось крепко сжать дрожащие плечи, забирая войну себе.
Это ведь ему на ней нечего терять?
Младший Историк смотрел и понимал, что не сможет написать ни строчки в хронике об экзорцисте Миранде Лотто. Ему хотелось писать о забавной девушке с тёмными мешками под карими глазами, бледными, всегда израненными ладонями и пальцами, робкими, неуверенными, от того и неуклюжими движениями. Он хотел бы упомянуть её стеснительно-приглушенный, но мелодичный, мягкий голос, который так редко удается услышать, ведь она уверенна, что все её слова и мысли – глупы и бездарны. Не считая, конечно, судорожных извинений. Но уж когда она осмеливается заговорить, каждое слово – прямиком в сердце. Уж это Лави усвоил ещё во время путешествия на корабле в Эдо. Одна её фраза просто выбила почву из-под ног. И как можно забыть о её прикосновениях? Её ладошка, поймавшая его тогда за руку, была до трепета тёплая, а хватка совсем слабая, но он еле заставил себя от неё освободиться.
Но это не для хроники, а он и не знает, как описать эту, в прямом смысле, сногсшибательную немку. Писать о Чистой силе? Так она у неё обычная, насколько вообще может быть обычной Чистая сила. О её подвигах в боях? Так их нет. Она не бывает на передовой, у неё защитного типа сила, предназначенная для тыла.
Кому же интересно знать, насколько помогает Аллену пакетик сладостей, неизменно припасенный Мирандой; как захлёбывается слезами Линали, ещё более хрупкая без своих двух хвостиков, пряча лицо на коленах подруги, а от неё выходит снова бодрая, решительная, готовая хоть с Графом драться Ли. Кому может быть интересно слышать, что Алистер Кроули Третий каждый вечер с отчаянно-болезненным видом слушает, как читает ему вслух Лотто, как раньше читала Элиада, чтобы отвлечь от самобичевания. Эти факты не восхитят никого, ведь она не уничтожила своими руками ни одного Акума, хотя именно она победила демонов внутри своих друзей.
И уж точно совершенно никто не захочет узнать, как Миранда таскает огромные подносы со столовой в библиотеку, без единого слова, стараясь остаться незамеченной, оставляет их возле погребённого в архивах Лави. А он еле сдерживает желание крикнуть: «Страйк!» Ибо она слишком смущенно-растрепанная, слишком заботливо-нежная, слишком уютно-тепло бросает взгляд на него. Он боится, что, крикнув излюбленную тривиальную фразу, оттолкнёт её, и она больше никогда не будет украдкой чихать от библиотечной пыли, укрывая уснувшего ученика Историка совсем не нужным в тёплом помещении кусачим пледом.
Она совсем не похожа на тех безумно смешных и глупых людей, бросив которых, он отстранился от всего, посвятив себя судьбе Историка. И именно она заставляет задуматься, так ли логичен его путь, действительно ли он истинен и правилен. Историки ведь ещё смешней – они записывают чужие ошибки и глупости, считая, что совершают великую миссию. А почему же мир не меняется, почему их работа не имеет результата? Они такие же пустышки, они такие же преступные глупцы. Пока летописец воплощает войну на бумаге, найдется и деятель, который запишет войну рубцами на теле человечества. Замкнутый круг, из которого Лави настойчиво тянет забота Линали, болезненная, но всеобъемлющая преданность Аллена, грубая, но очевидная привязанность Юу и она. Просто она, эта странная немка, которую и не проанализируешь, потому что абсурдно; которую не запишешь, потому что подходящих слов нет; которую не проигнорируешь, потому что Лави всегда так привлекали непонятные, необъяснимые вещи. Она была слишком. Вот так просто, незаконченно, слишком. Грешно Историку не найти определения? Вот уж неправда! Парню хотелось по-детски забавно надуть щёки и обижено возвестить: «Она это! Она во всём виновата! Ну, вот чего она такая неуклюжая, бездарная, до глупости наивная, а смотрит с таким пониманием, а кукол так красиво зашивает, а души так ладно чинит?»
Миранда же, будто слыша отдаленные отголоски его мыслей, обессиленная, пересчитывала шестерёнки в сердце. Ей не жалко, совсем не жалко! Так она, по крайней мере, хоть на миг полезна! Но так пусто, так глухо становилось внутри с каждой отданной деталью, что тихий натужный ход часов внутри всё более угрожающе звучал, всё больше напоминал тиканье любимого старинного друга. И Миранда радовалась как дитя.
Линали после беседы с подругой смущенно кланялась, благодарила и поспешно убегала, как убегает от проблем сильная шестнадцатилетняя девочка, а Лотто до одури счастливо улыбалась ей вслед. Улыбалась, медленно оседала на пол возле дорогих часов и крепко-крепко обнимала деревянный, прохладный корпус, слушая, как в такт бьются два сердца – её и механизма. И уже совсем-совсем не слышала, как барахлит без очередной шестерёнки мышца слева в груди. Совсем-совсем.
И плакала только потому, что и поддержать толком не умеет, и помочь безвозмездно ей не по силам, и потому, что болело там, где часть души вырвали, а она терпеть не может достойно. Глупая-глупая Миранда, ничего не умеет как надо.
А по Ордену ходят сломанные игрушки с одной лишней шестерёнкой, сумевшей возродить расколоченный вдребезги хрупкий механизм.
А Лави ослеплял. Она так сжилась с мрачноватой, но привычной густой тёмной тишиной, что его свет резал глаза. Сначала Миранда пыталась не смотреть, жмурилась, укрывала непривыкшую сетчатку от медно-рыжего сияния, пряталась от никак-никак ей не предназначенных лучей, но каждый раз отчётливо слышала уверенный ход его прочного внутреннего механизма. Он эхом отдавался в её рёбрах, заставляя истощенное сердце стучать быстро, жадно хватая живительные звуковые волны. Оно беззастенчиво, нагло требовало ещё этого чудного звука, и Миранда испугано прижимала руки к груди, мотала головой и сбегала. Потому что не для неё. Потому что она и так слишком много требует для себя и у жизни этой, и у этих детей, которым стоило бы отдать всё и ещё чуть-чуть.
А в один момент безупречный механизм застопорился, противоречивые чувства зажевало, и мерное, теплое-теплое тиканье утихло. Миранде хотелось выть и раздирать кожу от той боли, что, почуяв свободу от дурманящего гипноза согревающих часов Лави, начала заявлять о себе, претендовать на власть в рассудке Лотто. Немка понимала, что не только ей так плохо, не она одна страдает, поэтому и решилась на то, самое отчаянное, самое безрассудное и губительное, но самое своё любимое дело, которым действительно гордилась. Вырвав из груди ещё одну, крохотную, истертую, окровавленную шестерёнку, Миранда робко протянула её Лави. Она знала, что ему, такому сильному, такому светлому, такому!.. Ему и подобной поддержки хватит.
И он смог. Крепкий, восстановленный механизм заработал ещё лучше, а слишком-слишком разобранная Лотто пряталась в своей каюте, чувствуя, как ещё более могущественный стук его сердца пробил ребра и всколыхнул жалкий ошмёток той же мышцы в груди, заставляя её судорожно захлёбываться ранее не знакомыми чувствами.
Миранда изредка позволяла себе бросить украдкой взгляд на Младшего Историка и только диву давалась, за что её судьба наградила таким подарком – находиться с ним на расстоянии вытянутой души. Она смотрела на Линали и только мечтала, чтобы и солнечному рыжику досталась не менее замечательная девочка. Это была бы чудесная, волшебная пара! Будто храбрый, ловкий принц и его прекрасная, мудрая и женственно-сильная принцесса. И она, Миранда, робко протирающая старые-старые, измученные прошедшими эпохами, но исправно работающие часы, удостоенная чести наблюдать за их сказкой, впитывать магию сильнейших светлых чувств, и следить, чтобы стрелки их времени не застыли раньше срока.
Потому что Лави должен жить долго и счастливо, потому что война когда-нибудь да завершиться. Главное, чтобы не завершился кто-то из них, этих потрясающих детей, что создадут лучшее будущее, о котором только можно мечтать.
И Миранда мечтала, щедро раздавая юным экзорцистам королевства, короны, все сокровища мира, себя воображая сильной и искусной хранительницей всех их благ, способной защитить, уберечь, удержать. А Лави – солнце того мира. Щедрое, тёплое, отдающие всю свою силу окружающим, на самом деле, никогда не будучи способным растратить её всю. Ведь она, признаться, ничего и не придумывает! Это всё он! Потому что именно он смешной, встрепанный, лукавый разгильдяй, а улыбается так светло, а бросается в битву так преданно, а историю совсем-совсем не записывает, а творит сам.
В купе висела незыблемая, не сказать, что неловкая, но и не умиротворенная тишина. Трое сидели – каждый в своих мыслях, но синхронно реагируя на топот ног в коридоре, на изредка появляющийся шум оживленных станций за окном, на осторожные, но до дрожи неловкие движения кого-то из соседей. Миранда ещё больше съёжилась на своём сидении, вжимаясь в угол, а глаза – строго в пол, под ноги, хотя так хотелось бы посмотреть, наконец, прямо.
Лави неохотно размял затёкшие мышцы, меняя положение, и удобней умостился на своём месте, а глаза – строго вверх, в потолок, хотя хотелось бы посмотреть, наконец, прямо.
Старик-историк хмыкает, понимающе щурит глаза, едва услышав активную возню, и немного склоняет голову на бок – размышляет. Ситуация напрягает, выходов из неё два, но каждый в понимании учителя обязан начаться с хорошего подзатыльника ненаглядному ученику. От этих мыслей Историк недобро коситься на рыжую шевелюру юного, но уже делающего успехи обормота, многообещающе ухмыляется и ловко поднимается на ноги со своего сидения.
Хлоп! – отзывается оскорблено дверь купе, отгораживая благоразумие мудрого наставника от напрасно отягощенного им сейчас ученика.
Секунда – на то, чтобы осознать поступок Панды, чтобы уловить его мотив, чтобы глотнуть побольше воздуха для прыжка в омут с головой. Потому что в купе остался только Лави.
Шелест одежды – и парень уже опустился на корточки на полу. При желании, подвинься он ближе, спокойно мог бы пристроить свой подбородок на коленях пока что лишь шокированной немки. Но не сейчас. Она – слишком хрупкий механизм, чтобы вмешиваться в его работу, не прочтя инструкцию.
И он наблюдает.
Один взмах темных ресниц, чуть обожженных на кончиках после задания – на то, чтобы и зрение, и разум смогли скомбинировать картину происходящего, приняли её и подали хоть какую-то команду к действию. Миранда сначала лишь ошарашенно смотрит, не мигая. Она настолько поражена, что не замечает самого главного – её взгляд, как и его, направлен прямо в глаза.
Потом девушка привычно поддается смущению, пытается отвернуться, спрятать хотя бы бледное, подернувшееся румянцем, непозволительно счастливое лицо, но не успевает – действия Лави снова выворачивают её понимание мира и отношений с людьми наизнанку. Лотто судорожно глотает воздух, почти задыхается, от чего на глаза выступают невольные слёзы. Хотя, может, они не от того снова готовы катиться по щекам? Ведь Младший Историк осторожно, как-то даже боязливо приподнимает оба её лилово-сизые запястья и мягко, невесомо, словно стягивая её боль на себя и извиняясь, касается сухими губами тёплой кожи.
Миранда вздрагивает, лишь отчасти понимая свои действия, пытается вырваться, только Лави аккуратно, но настойчиво удерживает её. Потому что если сейчас снова убежать, потом тропинку снова засыплет обломками Акума, ошмётками душ, остатками чувств. И она, кажется, уже тоже это поняла, потому что затихла, обрывисто всхлипнув, и обмякла в его руках.
Миранда категорически не понимала, чем заслужила подобное, каким образом обрела главную роль в придуманной ранее сказке, поэтому первые мгновенья в ней росла острая уверенность в необходимости сопротивления. Но сопротивляться чему? Исполнению собственных наиболее сокровенных желаний?
И немка расслабилась, позволяя ощущению счастья окутать её будто тёплым мягким одеялом, укрывая от дурной погоды - мыслей. Но только внезапная догадка, подобно коварному сквозняку, забралась даже под уютный покров, больно задев старую рану. А его чувства? О них она подумала, никчёмная эгоистка? Лави не выглядел в этот момент счастливым, его лицо было едва не искажено необъяснимой мукой. Миранде казалось, он ломает себя этим поступком, и она лишь всхлипнула, понимая это, но совершенно не имея сил сделать что-то. Ржавые шестеренки внутри зашевелились, резонируя с прежним незыблемым тиканьем его механизма. Значит, её убогая деталь прижилась, пригодилась. Лотто отчаянно-облегченно выдохнула, тут же закусывая дрожащую губу. Частичка её души прижилась в нём. Может ли быть?.. Нет, не так. Смеет ли она надеяться?..
- Прости, - искренне извиняется Лави, хотя хочет сказать что-то намного большее, намного значимее.
- Прости, - почти в унисон хрипло шепчет Миранда, хотя хочет спросить что-то намного важнее, намного сокровенней.
А после слов, в насыщенной, но до дрожи приятной тишине, они снова смотрят глаза в глаза и синхронно улыбаются – она чуть надломлено, неуверенно от непривычки, а он широко, светло, за двоих – так, как никогда раньше, чтобы она заметила разницу.
Они оба на уровне механизмов внутри расшифровали всё упрятанное - не сказанное.
Миранда смелеет настолько, что мягко запутывается дрожащими, словно в лихорадке, бледными пальцами в теплую-теплую рыжую шевелюру. Лави расслабляется настолько, что таки укладывает подбородок девушке на колени, полностью садясь на пол, и по-кошачьи жмурит довольные, наглые зелёные глаза – он умеет быстро принимать подарки судьбы. Казалось бы, всё оговорено на совершенно другом уровне, но находчивый Младший Историк знает, что сказать и сейчас:
- Я хочу записать твою историю.
- Но в ней нет ничего интересного, - вяло отвечает девушка, вздрагивая всем телом в следующий момент, когда цепкие руки обхватывают её талию, а нос парня соприкасается с её.
- А если в ней буду я?
@темы: [D.Gray-man], [Фанфик], [Аниме]
-
-
23.03.2013 в 15:45Дигру читала давно, аниме смотрела через одно место, да и переболела я этим каноном давно, поэтому по поводу вканонности сказать ничего не могу, но...
Видимо мой хедканон так счастливо совпал с моим, что зашло. Хорошо так, крепко зашло. Фик понравился так, что хочется очень сильно подвывать от восторга и кричать что-то вроде пишите еще в том же духе и побольше-побольше.
Персонажи получились такими вкусно-надломленными, с такими восхитительными заморочками, что не могу не восхититься атмосферности происходящего.
Большое спасибо за приятное время, потраченное за прочтением текста и доставленный кусочек счастья.